Секунданты - Страница 10

– Пошли, что ли? – сказал он застрявшему возле дверей Вальке.

И Валька пошел. Потому что не удирать же без сумки и куртки.

В мастерской Изабо уже кормила Верочку чем-то тушеным, с чесночком, с травками, Валька чуть слюнку изо рта не пустил.

– Опаздывает Широков, – сказала Изабо. – Садись, Валя. Пока он еще торт привезет! И ты садись… бюрократ.

Свое варево она вывалила в эмалированную миску и дала впридачу здоровый ломоть хлеба.

– Интересно, где он торт раздобыл? – спросил Валька. – Теперь торты под пять сотен, и то их нигде нет…

– А как вообще положено слушать пьесу? – поинтересовался Карлсон, получая свою миску. – Фрак со смокингом я оставил на яхте, а лаковые туфли еще не прибыли из Парижа.

– Пьесу принято слушать молча, – ответила Верочка.

Валька присматривался, ища новых подтверждений своей гипотезы, но никаких объятий больше не увидел. Изабо и Верочка участвовали в необязательной беседе, которую разухабисто вел Карлсон, и не более того. А тем временем совершенно бесшумно у окна возник Широков с кейсом в одной руке и с тортом – в другой.

Карлсон еще раз удостоверился, что его допустят к читке без фрака, все дружно убрали стол, принесли чашки с кофе, освободили место для рукописи и наконец притихли.

Широков достал папку с листами.

– Значит, так. Пьеса из жизни всем известного Александра Пушкина, – с дурацким пафосом продекламировал Широков. – Названия пока нет. Действие первое. Действующих лиц всего два – сам Пушкин, ему тридцать лет или около того, и Мария Николаевна Волконская, ей двадцать четыре или чуть меньше.

– А кто это такой – Пушкин? – спросил Валька.

* * *

Валькин вопрос вызвал легкое замешательство и сразу же – дружный хохот.

– Все правильно, – заметил Карлсон. – В школе не проходили.

– Теперь видишь, Пятый, какова здоровая народная реакция? – спросила Изабо.

– На фиг он им нужен! – подытожил Карлсон.

– Да перестаньте вы! – Верочка встала и обняла обиженного Широкова. – Мало ли чего не проходили! Широков, объясни ему, пожалуйста. Он же не виноват…

– Все очень просто, – проворчал Широков. – Бунт декабристов вы хоть по истории проходили?

– Ну? – спросил Валька, не из приличия, а потому что действительно вспомнил этот бунт.

– Как декабристов сослали в Сибирь, в рудники, проходили?

– Перестань, – одернула его Изабо. – Валя не виноват, что ты в такие глубины закопался.

– Почти все известные и начинающие писатели были так или иначе связаны с декабристами, – уже успокаиваясь, сказал Широков. – Ну, которые тихо сидели, тех припугнули. А которые пошустрее или, не дай Бог, на Сенатскую выходили с пистолетиками, тех, естественно, в кандалы… Очень просто. Так Рылеева повязали, Одоевского, Бестужева-Марлинского, Корнилович чудом уцелел, допросами отделался. Кюхельбекер совершенно непонятно как за границей оказался, ездил потом по Европе и в голос кричал… да кто тут мог помочь?..

– Валентин, ты хоть одно имя узнал? – спросила Изабо.

– Корниловича, – честно признался Валька. – И «Думы» Рылеева помню. В девятом, что ли, классе… Скучные, правда.

– Ну вот, среди каторжан оказался молодой поэт Александр Пушкин. Его считали главной надеждой русской литературы. Но из стихов, поэм, прозы сохранилось очень мало. Рукописи и корректуры новых изданий пропали в Третьем отделении. До нас дошли клочки. В Сибири он много писал. Куда все делось – непонятно. Одни кусочки – то в альбоме, то в письме, то на полях чужой рукописи. Из ранних его вещей сохранилось немало, можно поверить, что он стал в Сибири настоящим поэтом…

– А проверить невозможно, – серьезно закончил Карлсон. – Ну, давай, читай, исторический экскурс окончен.

– Ладно. Итак, комната с простой мебелью в деревенском одноэтажном доме. На постели поверх одеяла спит ручной заяц…

Изабо и Валька переглянулись. Их сюрприз уже сох в укромном уголке, оклеенный кусками кроличьих шкурок.

– Александр стоит у окна, спиной к зрителю. На нем поношенный сюртук, панталоны заправлены в валенки. Мария сидит у накрытого скатертью стола. Она в черном бархатном платье с белым отложным воротником. Рядом стоят пяльцы с вышивкой. На столе корзинка для рукоделия. В руке у Марии несколько листков письма, которое она и читает вслух Александру. «Вчерашний бал австрийского посла удался на славу, – негромко читает Мария. – Графиня Долли была обворожительна. Я подошла к ней, мы шепотом обменялись несколькими словами. Зная, что я собираюсь писать к вам, она велела кланяться милым друзьям, которым она сочувствует всей душой». – «Бедная Долли, – перебивает ее Александр, – как сладко ей сочувствовать с блюдечком ананасного мороженого в одной руке и с бальной книжечкой – в другой!» – «Ты действительно не понимаешь, Саша, что для них это подвиг – на балу, где полно любопытствующих, говорить о нас и передавать нам поклоны? – спрашивает Мария. – Впрочем, если письмо бедной кузины тебя раздражает, я пропущу про бал…»

– Стоп! – Изабо захлопала в ладоши. – Широков, из какой тайги ты вышел? Кто так читает пьесы?

– Я так читаю.

– Но это же не пьеса, а рассказ!

– Написано у меня правильно, – и Широков показал ей страницу, – а читать мне интереснее так, я же не актер.

– Бог с тобой, продолжай.

– «Пожалуй, хоть и дальше пропускай, – говорит Александр, – ежели остальное в таком же духе…»

Широков исправно поминал каких-то исторически достоверных гостей на балу у австрийского посла Фикельмона, и Валька, естественно, отключился. Между его слухом и ровным глуховатым голосом Широкова как будто стенка выросла, и в какой-то миг оказалось, что Валька отгородился песней про южную ночь.